Незряпрожитость

Во времена моей юности в энциклопедиях писали: «русский, советский ученый» или «русский, советский писатель»... Разве можно было предположить, что обо мне напишут «советский, российский журналист»?! И вот нас таких «советских, российских» в Домжуре на Никитском собралось вчера 40 человек – все лауреаты премии Союза журналистов СССР.

Звучит сейчас так необычно – и вместе с тем так горделиво, что невольно ощущаешь незряпрожитость. И внутренне прыскаешь со смеху, вспоминая, как внук однажды спросил: «А когда война с фашистами была, ты что делала?» Ему, тогда пятилетнему, казалось, что во всех важных для страны событиях его бабушка, конечно же, обязана была отметиться.

Время в детстве живет по одним законам, а в зрелости – по другим. Вот и в Доме Журналиста был человек, коллега, которому через несколько месяцев стукнет стольник! Яков Алексеевич Ламко, он в той войне очень даже был. А рядом со мной попивал коньячок демонического вида Мэлор Стуруа (мы с ним коллеги по старым «Известиям»!) – легенда, можно сказать, под стать и акроним: Маркс – Энгельс – Ленин – Октябрьская революция. Мэлор, словом. Специально из Штатов на встречу прилетел. А по другую сторону – Виктор Линник, редактор газеты «Слово», некогда завкорпунктом «Правды» в Нью-Йорке. А потом мы с ним наперебой «пропагандировали» нашего общего друга Савву Ямщикова: я – в «Известиях» и в «Труде», он – в своем «Слове». И бессменный с 1965-го по 2007-й декан журфака МГУ Ясен Засурский здесь же – улыбчивый и галантный – ручку тут же с ходу поцелует, и знаменитый фотокор Владимир Мусаэльян, и вечный живчик Станислав Сергеев, самоотверженный и ревностный летописец «Известий» и известинцев...

Много слов – журналисты все же, не без этого. И по делу, и так... Но и право имеем: премия была ну очень престижная, поскольку действенным было тогда само журналистское слово. Это слово делало жизнь честнее, чище. Простой пример. В тот день 1989 года меня, замредактора молодежной республиканской газеты, должны были вызвать на бюро обкома партии, чтобы выщелкнуть из ее рядов. И хотя я вступила в КПСС всего год назад, а теперь пробивалась к документам партархива (меня страшно интересовало, кто писал доносы на моего деда и его друга Касыма Азнабаева, редактора республиканской газеты), но все равно неприятно, когда тебя собираются изгнать, да еще с какой-нибудь нелепой формулировкой. Тут звонит местная «вертушка», и голосом секретаря обкома партии по идеологии говорит:

– Поздравляю! Молодец! Перехитрила! Я решила, что это у него юмор такой и просто молчала в трубку.

– Ты что, «Правду» не читала?

– А что там?

Типа: «Что, Кальтенбруннер женился на еврейке?», как риторически спрашивал партайгеноссе Мюллер у своих подчиненных. Да ты, говорит мне мой партайгеноссе с почти искренней радостью, премию Союза журналистов СССР получила за своего Азнабаева!

А ведь когда я давала моей маме слушать записи рассказов Касым-агая, мама так плакала, что опухла от слез. Хотя удивить ее было трудно – ее отца взяли в 1938-м прямо с лекции в училище. «Неужели такое могло быть?» – спрашивала она и делала страшные глаза, боясь, что я это опубликую. «А для чего же я в партархиве столько сидела?» – бодрилась я. А она только качала головой: «Неужели такое опубликуют?»

Опубликовали как миленькие. И по «Радио России» попросили очерк прочесть, полтора часа прямого эфира на всю страну. Позвонил из «Комсомолки» Саша Афанасьев. Поздравил, сказал, что он был председателем жюри, и что когда меня возьмут в «Комсомолку», а меня туда непременно возьмут, мы познакомимся вживую. Так я узнала, что меня приглашают «на этаж», и не смогла выговорить слов благодарности – так сел мой голос.

Владимир Губарев, тоже «наш» из «Комсомолки», сказал, что «просто так такие премии не давали». Это правда. Как и то, что большинство коллег эту высокую пробу потом не раз подтверждали, став «российскими журналистами». Незряпрожитость налицо.

...Если мерить время веками, это, конечно, внушает: на носу столетие революции, «Известиям» опять же сто лет исполнилось, в свои 60 Союз журналистов при таком раскладе – мужчина в полном расцвете сил. И он еще не все сказал – мы так думаем.